цитаты без ников

[hfamily]<!--HTML--><script type="text/javascript" src="http://forumstatic.ru/files/0016/9f/91/93584.js"></script>

→ phoebe halliwell, 17
→ одно сердце на троих с сестричками пайпер и прю
→ школьница
→ семейный бизнес: похоронное бюро
→ занимается визуальной составляющей похорон: делает фигурки санта муэрте для урн с прахом или гробов, составляет похоронные венки, лепит бюсты для надгробий

Задавался ли кто-нибудь из вас хотя бы раз в жизни вопросом, как чувствует себя прослойка в сэндвиче, находящаяся между двух ломтиков хлеба? Я родился средним сыном в довольно обеспеченном семействе, и, так уж вышло, все свое детство провел в состоянии той самой прослойки. Как насчет краткого ракурса в историю? Старшие всегда получали право наследования, а младшие тонули в ласке и внимании родителей. Промежуточные были вынуждены довольствоваться тем, что оставалось. Нет, я ни в коем случае не давлю на жалость, — с тем периодом меня связывает масса теплых воспоминаний — но рос я по факту в тени собственных братьев. Тени старшего и вовсе был не достоин, если отца послушать. Он не редко ставил нам обоим Бальтазара в пример, но лишь когда речь заходила о сравнении его ненаглядного первенца со мной, в голосе появлялись без труда читаемые нотки упрека. Я неплохо рисовал, но ни одно из моих художеств так и не было удостоено почетного уголка в его рабочем кабинете; я играл на фортепиано, но перед гостями на одном из приемов, которые он устраивал — ни разу. Все потому, что, как ему казалось, я был лишен той самой железной хватки, обладателем которой мой старший брат прослыл с пеленок, а значит был не в состоянии перенять борозды правления семейным бизнесом. Был не в состоянии даже просто их придержать. Совру, сказав, что очень-то хотелось, но, как и любой мальчик, в глубине души я жаждал отцовского признания, а потому из кожи вон лез в потугах выдавить из него хоть что-нибудь. Хотя бы скупую похвалу, брошенную так, между делом, за ужином. Изначально даже моя тяга к знаниям была показушной. Окончив школу с наивысшим средним баллом, я получил несколько предложений о стипендии от колледжей по всей стране. В итоге поступил я в Колумбийский, на факультет биологии.

Водоворот студенческой жизни, увы, меня не захлестнул — так, пяточки слегка намочил. Пока однокурсники тонули в пучине суррогатных удовольствий, я точил зубы о гранит науки, в надежде прогрызть-таки себе окно в светлое и независимое будущее. Отец был не слишком доволен моим выбором специальности, но я знал, что по окончанию учебы с его подачки смогу получить хорошо оплачиваемую работу в какой-нибудь лаборатории или частной клинике. Но мне эти подачки были не нужны. Я хотел всего добиться сам. Собственно, именно этим и было обусловлено желание продолжить обучение в докторантуре. Весьма спорное, смею заметить, и не единожды подвергавшиеся волнам недопонимания. Апогеем сего стал канун Рождества 2012-го, когда на семейном застолье по случаю праздника я торжественно заявил, что покидаю страну на неопределенный период; пару месяцев, может год — как дело пойдет. В детали особо вдаваться не буду, скажу только, что целью моей докторской диссертации было исследование рода арбовирусовов из семейства Flaviviridae в Южной Африке. Все необходимые приготовления были совершены, документы собраны, так что мой отъезд был только делом времени. Это был не первый раз, когда я ослушался отца, но первый, когда его окончательное решение ни коем образом не могло на меня повлиять. Тратить время на объяснение всей значимости моей научной работы я не стал — в семействе, монитизировавшем культ смерти, заботиться о живых было не принято.

Первые несколько месяцев моего пребывания в колыбеле всех цивилизаций мало чем отличались от привычных нью-йоркских будней. Из Большого Яблока я прибыл в Йоханнесбург, где провел всего несколько дней, а уже из ЮАР направился в Ботсвану, в город Габороне. Собственно, там все и началось. Днями напролет я работал в лаборатории, собирая и классифицирую необходимую для дальнейших исследований информацию, изредка выбираясь на вечерние прогулки, которые мало чем отличались друг от друга. Настоящим африканским колоритом я проникся во время первой полевой «экспедиции». Жители племен, находящихся далеко за чертой города, страдали от экзотических болезней, о которых даже понаслышке знали не во всех медицинских колледжах, а фауна была богата ядовитыми змеями и насекомыми, что служили переносчиками смертельно опасных для человека вирусов. Я и моя группа (трое коллег-ученых из Бостонского и Колумбийского университетов, двое врачей и еще парочка парней с автоматами для подстраховки), пройдя через все необходимые процедуры, осознавали возможные риски, однако, были настроены весьма решительно. Всего таких экспедиций за четыре года было семь. Условия работы кардинально отличались от лабораторной практики, но опыт был получен колоссальный. Туземцы не слышали о вакцинациях, поэтому вспышки тех или иных болезней здесь были делом обычным. Мне, как специалисту в области вирусологии, было крайне любопытно проследить динамику тех самых вирусов, частицы которых я лишь видел под стеклом микроскопа до этого, от стадии заражения человека и до — отмечу, что случалось такое нередко — его смерти. Ни в одной лаборатории ты не увидишь, как мальчонка лет двенадцати жалуется на головную и мышечную боль, а уже через два дня умирает от острой почечной недостаточности. И все это из-за одного комариного укуса. Покидая Штаты, я действительно верил, что результаты моих исследований помогут спасти не одну жизнь, но оказавшись перед ликом смерти понял, что я такой энтузиаст не первый и не последний.

Африканское солнце навсегда останется в моих глазах. Написание докторской вместо трех положенных лет растянулось до почти что шести. И почти все эти шесть лет я провел в Ботсване (в какой-то момент даже задумывался о том, чтобы отказаться от американского гражданства и перебраться туда на постоянной основе), возвращаясь в штаты всего несколько раз для предоставления отчета о ходе работы. Ни братья, ни отец не присутствовали на моей «инаугурации», похоронив меня много лет назад (весьма иронично в контексте семейного бизнеса звучит, да?), зато все это время я поддерживал контакт с любимыми племянницами, которые как-то уж слишком быстро успели вырасти. Степень доктора философии по биологии открыла передо мной перспективы преподавания, но и научную деятельность я не забросил.